ССЫЛКИ

Кому грозит Грозный?

Юна Летц

У каждого журналиста с хронической формой заболевания собственной профессией есть пара-тройка установок на ранней стадии работы. Кто-то мечтает сделать прямой репортаж из горящего дома, кто-то бредит криминальными заметками, кто-то вожделеет поучаствовать в научном эксперименте. Некоторые мои маленькие цельки на четвертом году журналистского синдрома были достигнуты – живое общение с Пеле, диггерские раскопки, три месяца в секте, шаббат в самой жесткой и недоступной синагоге. Тщеславие было довольно. Вот только спать не давало одно, а вернее один - город, мертвый и таинственный, город плача и разлагающихся тел – Грозный. Вот только поехала я туда не как журналистка, а как «человек этого мира».

Конечно, просто так ехать в Грозный с целью погулять и «побегать под пулями» было бы глупо и нечестно по отношению к этим людям. Я ехала на встречу с литератором Исмаилом Мукаевым, обсудить межреспубликанский проект, поговорить о постоянном сотрудничестве с чеченскими литературными организациями. Он посоветовал мне спрятать подальше журналистское удостоверение, не разговаривать ни с кем в дороге и вообще не высовываться лишний раз.

На Северном Кавказе

Я ехала из Нальчика. Маршрутки-газели до Грозного внешне похожи на катафалки – все в черном цвете: черные шторки на окнах, черные кресла, водители в черных одеждах, черных очках, с жесткими черными бородами. В маршрутке были в основном женщины с детьми, несколько молодых девушек и два парня. Чеченские девушки были в юбках и платках, почти без косметики, по-русски разговаривали редко. Всех женщин кто-то провожал.

Внешность у меня универсальная. Когда надо, можно увидеть в ней чеченские черты, кабардинские, еврейские, при том сами представители той или иной национальности обманываются этой схожестью. Но я сглупила – поехала в джинсах, поэтому с самого начала ловила на себе подозрительные взгляды попутчиков.

Скоро появился мандраж. Водитель объяснялся на чеченском, при том, довольно грубо, что-то кричал, размахивал руками. Потом я поняла, в чем дело: он спрашивал, кто не заплатил. Это естественно была я. Вся маршрутка оглянулась и посмотрела на меня так, словно я была врагом народа – они уже поняли, что я не знаю чеченского.

Билет из Кабардино-Балкарии в Чечню стоит 200 рублей. Это большие деньги для чеченцев, поэтому выбираются они в самую мирную кавказскую республику редко, только по надобности – купить вещи, продукты, которых не достать в Грозном. Здесь чеченцев не любят. Местные рассказывали, что они как-то пришли на рынки Кабардино-Балкарской Республики - в Нальчик, Майский, Прохладный - простояли день со своими товарами и больше не появлялись – их «попросили» не соваться в чужие земли.

Нам предстояло пересечь несколько границ - это примерно пять блокпостов, не считая дополнительных предпраздничных проверок. На первом же у меня возникли проблемы. Пограничников тоже можно понять – у девушки непонятная внешность, прописка в Смоленской области, регистрация в Москве, едет из Нальчика в Грозный. Одна.

Меня отвели в специальную комнатку, где женщина в военной форме серьезным тоном сказала: «Оружие, наркотики, боеприпасы есть?! Лучше сдать добровольно». Я улыбнулась этому вопросу и раскрыла сумку.

Проверяли вещи избирательно: в фотоаппарате попросили открыть отсек с батарейками, пролистали книги, все документы, развернули конфеты, просмотрели косметику. Самое большое подозрение вызвало молочко для тела, которое осматривали минут пять, мазали, трясли, ковыряли пробку.

Потом женщина в форме спросила, есть ли у меня еще вещи с собой, зачем я еду в Грозный и что я делала в Нальчике. Вещей у меня с собой больше не было, в Грозный я ехала как бы к дедушке, а в Нальчике у меня родственники. Осмотр прошел успешно, паспорт мне вернули и посоветовали не ездить одной по таким местам.

Когда я вернулась в маршрутку, на меня смотрели так, будто я совершила какое-то тяжкое преступление. Женщины недовольно фыркали. Их тоже можно понять – ехать в одной маршрутке непонятно с кем. Мой сосед посоветовал не показывать паспорт. Объяснил, что когда в прошлый раз ехал, двух чеченок из Краснодара сняли на блокпосте, попросили 2,5 тысячи за пересечение границ с «несоответствующими документами».

Мы с ним начали разговаривать о том, как увернуться от досмотра, и тут раздался сильный удар по машине. Все, кто был в газели ринулись на пол, у меня возникло полное ощущение апокалипсиса, и еще эти черные закрытые шторы… Оказалось, просто несколько камней отскочили от проезжающего транспорта.

Попала в Чечню

Чечено-ингушскую границу мы пересекли без сюрпризов. Свой паспорт я не доставала - делала вид, что сплю. В Ингушетии потрясающая природа, травы, цветы, красочные, частные домишки, роскошные деревья, на полях бараны греют бока на весеннем солнышке. Но только начинается Чечня – краски меняются: руины, БТР кишат по улицам, как у нас тридцать третьи Волги, во дворах мало людей, мало животных, мало радости.

Когда я въезжала в Грозный, хотелось разрыдаться прямо здесь, в маршрутке, словно это была моя родина, словно это я просыпалась от бомбежек. Я не могу объяснить это ощущение, когда видишь полностью мертвый город, серые улицы и серых людей. Нам тут в Москве кажется, что можно просто не видеть и не знать - но это не будет означать, что войны нет.

Я не буду говорить, кто хороший, кто плохой, просто Грозный – это факт. Это факт мертвого поколения, людей, которые чистят зубы как мы, улыбаются как мы, растят детей как мы, но внутри у них война.

Когда я ехала сюда, на Северный Кавказ, я встретила русскую чеченку, как она сама себя назвала. Она родилась в Грозном и прожила там все свои 65 лет. Как раз возвращалась из Германии, куда ее вместе с внуком эвакуировали несколько лет назад. Рассказывает, не смогла там остаться, потому что уже не понимает простого счастья, без родины не может. Родители внука погибли во второй чеченской, сам мальчик однажды во время бомбежки ослеп, лечили несколько лет, удалось спасти только один глаз. А потом, когда они ехали в Ингушетию - спасались от войны - в их машину попал осколок снаряда, после этого парень перестал разговаривать. Тетя Лида, как она попросила себя называть, говорит, что уже стала как зомби, ничего не понимает, ничего не чувствует. Много раз пыталась броситься под поезд, но внук всегда останавливал – надо его вырастить, поднять на ноги.

Я спросила, как сейчас в Грозном, она сказала, что потише стало. Шутит, что теперь можно не спать в одежде, с документами по всем карманам – только на старости лет смогла одеть модную сорочку. Тетя Лида рассказала, как они жили: денег не было, помогали друг другу, чем могли, у кого муки ржаной пакетик возьмешь, у кого - соли. Но самый главный деликатес второй чеченской – это голуби. На подоконники ставили большие тазы вверх дном, подпирали их камешком и под них насыпали корм. Как только птицы, тоже не менее голодные, чем люди, собирались в «устройстве», камень убирали. Птиц убивали, чистили, из мяса получались вкусные котлеты, а из костей варили харчо с большим количеством специй, чтобы не чувствовался привкус «голубятины».

Тетя Лида объяснила мне, что значит, «Грозный восстанавливают». Это означает, что ремонтируют больницу, автовокзал и некоторые дома. Рассказывала, что смотрит сюжеты из Чечни как юмористическое шоу. Говорят о восстановлении города и четыре раза показывают один и тот же восстановленный дом с разных ракурсов. Отношения у русских и чеченцев неоднозначные, ненависти никакой нет – войну-то вместе проходили, своих-чужих не было. Вот только все это на уровне соседства, близкие контакты не часто бывают. Помнит, когда в войну были палаточные лагеря в безопасных местах Чечни, селили в одну палатку чеченцев и русских, естественно были постоянные стычки, просто на психологическом уровне сложно было.

Тетя Лида говорит, что внук решил остаться в Грозном. Считает, что не приживется нигде больше. Тетя Лида до сих пор не может отучить его, взрослого парня, прятаться по углам, когда самолеты пролетают. Даже, когда в Германии жили, боялся ходить мимо окон, не пригибаясь. Тетя Лида вышла в Минводах, телефон мне свой не оставила, не зачем, сказала. На прощанье дала несколько наставлений насчет Грозного – не выезжать одной из центра, не заговаривать с чеченскими женщинами и не фотографировать открыто.

Я ехала по Грозному и плакала, вспоминая этот разговор, смотря на это «отсутствие города». Представьте себе, в правой части дома сушится ясно-белое постельное белье, а левой части дома просто нет. Нет и все. Вместо этого руины и пыль. В этом городе жизнь и смерть балансируют, переходят друг в друга, здесь они на равных.

Вот проезжаем новый кинотеатр, блестящий, яркий, красивый, видно, только краска обсохла. Он посреди руин как цветок на траурном платье.

Подъезжаем к центру Грозного, достаю мобильный – связи нет. Понимаю, что моего литератора я тут ни за что не найду, не спрашивать же у каждого в парке, кто тут Исмаил Булатович?! Оказывается, здесь только грозненские номера действуют. За SIM-картой стоять в очереди не меньше полгода, как у нас в перестройку за телевизорами. Стоит симка стоит около трех тысяч рублей.

Сосед выходит со мной, предлагает прогуляться вместе. Выбора у меня нет. Я в рваных джинсах в центре Грозного без связи с внешним миром. Тем более, с виду парень добрый, неопасный. Говорю ему, что у меня отец чеченец, чтоб подстраховаться. Поругав себя за мерзкие стереотипы, иду с ним смотреть город. Его зовут Рамзас, уроженец Грозного, за тридцать, не женат, бывший спортсмен, сейчас зарабатывает тем, что привозит сладости на торговлю.

В центре Грозного полно людей, молодежь, старики, в толпе через одного мужчины с автоматами. Проходим рынок. Ну, скажу, я вам, такого реалити-путешествия в прошлое у меня давно не было. Некоторые примеры: килограмм бананов – 7 рублей, килограмм зеленого лука – 2 рубля и все в том же духе. Одежда тоже недорогая, но и недешевая, особенно, детская. Туфельки для годовалого малыша в среднем 250 рублей, платьице для девочки – 300 рублей. На рынке столы с продуктами чередуются с обувными, одежными, табачными палатками. По всему рынку ходят дядечки, размахивающие пачками долларов – обмен тут происходит прямо так, под честное слово.

Чаще всего встречается из продуктов терн – военная ягода, как объяснил Рамзас. В войну она спасала от голода. Рамзас помнит, как мальчишкой ползал здесь – выковыривал из грязи спасительные ягоды. Терн - продукт дорогой для Грозного – 20 рублей пол-литровая баночка Когда я попыталась его купить, мой попутчик отвел меня в сторону и попросил убрать деньги и больше так не делать.

Оказывается, когда женщина идет по рынку с мужчиной, платить должен только он. С этих пор Рамзас волей-неволей расплачивался за мои покупки. Я попыталась предложить ему деньги, пусть платит за мои продукты, но он посмотрел на меня так, словно я запела Хава Нагила в мечети.

Когда чеченские сувениры в достаточном количестве были скуплены для меня, Рамзас предложил перекусить. Кафе без названия, в которое мы зашли, сделано из обычной квартиры на первом этаже. Коридор, справа и слева по три кабинки, завешанных коричневой бархатной материей. В кабинках полумрак, квадратный стол без скатерти и две табуретки. Конечно, никаких салфеток, ножей для мяса, все прямо и естественно. В меню котлеты, пельмени, салат из капусты. Из спиртного – вино, водка, пиво. Рамзас заказывает все, что есть.

Пока я наедаюсь больше от какого-то беспричинного нервоза, нежели от голода, он рассказывает «смешные истории». Например, как однажды русский офицер, воевавший за Чечню, дал пощечину чеченскому солдату при всех и после этого его провели по ряду солдат, каждый из которых вмазал ему по такой смачной пощечине, что лицо офицера стало напоминать большой спелый помидор. Или еще один «каламбур»: как однажды город бомбили и его друзья, не успев добежать до дома, спрыгнули в сливную яму и сверху начали заползать другие «случайные прохожие» - в общем, чуть не задохнулись в помоях, вот такая была бы позорная смерть.

Пока мой чеченский друг расплачивался, я пошла в «дамскую комнату». Естественно, и «дамская» и «кавалерская» в одном месте. Туалет и ванная совмещенные, как в наших «хрущевках», дверь не закрывается, нужно рукой придерживать проволочку, протянутую вместо ручки.

До обратной маршрутки мы гуляли по городу. Рамзас закрывал меня - я фотографировала. Говорит, лучше не злить людей, журналистов тут не любят, считают, что приезжают насмехаться над ними. Парк тоже восстановлен – фонтаны, клумбы, фонари. Тут есть даже бистро, где подают мороженое в старых добрых металлических тарелочках.

Гордость и позор Грозного – это три холеных дома у парка, которые построили, как поговаривают местные, для российско-чеченской элиты. На фоне развалин и полуразрушенных лачуг они совсем пафосные и мажорные. На одном из них плакат с тремя богатырями – Кадыров, Алханов и кто-то из российских политиков, правда, мы с Рамзасом так и не смогли вспомнить, кто. Но точно не Путин. Его тут прекрасно знают. И в лицо, и «по походке».

В парке много молодежи и детей. Между ними люди в черном с неимоверным количеством оружия на поясе – охрана. Чеченские парни и девушки по внешности на любителя – лично мне чеченцы кажутся самым красивым народом на Кавказе. В них есть какая-то изюминка, не придуманная, не нарисованная, а самая настоящая особенность – по факту рождения. Нохчи, то есть, чеченцы бывают русыми со светло-карими глазами и совсем темными, с черными зрачками. Тут никакой однозначности, если ты понимаешь отличие, то всегда определишь чеченца по вытянутому лицу, немного вмятому носу и, конечно, по совершенно особенному, взгляду. По «взгляду мертвеца», как сказал кто-то.

Мы дошли до центра, остановки Дом мод. До войны это было излюбленное место чеченских модниц. После войны - только название остановки. Дом взорвали. Сейчас из него пытаются что-то сотворить, но, как Рамзас говорит, пытаются уже давно, а сдвигов мало. Пока будущий Дом мод – это стеклянный корпус, заклеенный бумагой.

Возвращение

Я уезжала из Грозного вечером. На блокпостах было сравнительно тихо. Все шло хорошо до последней границы с Кабардино-Балкарией. Там меня «изъяли из машины» и отвели в комнату. Осмотр проводил мужчина. Долго изучал каждую ягодку, каждую конфетку, все повторял, ну где же наркотики?! Я улыбалась, но он был полностью серьезен.

Мне даже стало немного страшно, когда он нашел журналистское удостоверение, спрятанное в кармашке сумки. Объясню, почему. Журналисты, въезжая в Чечню, обязаны иметь специальное командировочное удостоверение. Для прессы свои условия проезда, они ограничены в действиях, поэтому, чтобы избежать ненужных расспросов, я все также «ехала от чеченского дедушки к кабардинской тете». То есть такая сумасшедшая туристка.

Он убрал мой паспорт и закрыл дверь. Потом попросил поднять пиджак. Тут я чуть не нарушила нормы правопорядка потоком ненормативщины. Нет, я все понимаю, граница, «горячие точки», но женщин имеют право обыскивать только женщины, а не старые пограничники с голодными глазами. После этого он спросил мой телефон и когда я опять приеду в Нальчик. Я испугалась за паспорт. Но он записал номер, отдал все документы и сказал, что позвонит. Мол, я ему понравилась.

Еще важное дополнение. Наркотики, боеприпасы, даже целый пулемет провезти в Чечню и из Чечни ничего не стоит. В салон не заглядывают, вези хоть слона, водителям только дай на руку и будь спокоен. Наркотики провезти тоже возможно – никаких специально обученных собак. То же и с оружием – стоит иметь чеченский паспорт и вас никогда не вызовут на осмотр, если вы не проходите по спискам в компьютере или большой белой тетрадке «опасных фамилий». Поэтому для перевозки спокойно подходят «свеженькие» ребята, которые еще нигде не засветились.

Я не знаю, изменилось ли у меня мнение о Чечне и чеченцах после этой поездки. Наверное, нет. Просто, оно стало полнее, обширнее. Я не чеченка, поэтому не вижу в этом материале никакого субъективизма. Это мнение человека, который находится на «светлой» стороне колючей решетки, который никогда не ел голубей и не прятался от бомб в помоях.

Я не говорю о том, что я чувствую вину перед ними, что родилась в «более счастливом месте». Я говорю о том, что мы сидим на своих «более счастливых местах» и боимся дышать, боимся людей, боимся жить. Мы лучше будем в маленьком мире страдать от скуки и пить таблетки от обжорства, чем посмотрим вокруг. Хотя бы для того, чтобы понять, что мы с вами счастливые, радостные люди, которые имеют спокойствие, мир, стабильность, возможность жить так, как захотим. На нас нет клейма, с которым не берут на работу, которое презирают во всем мире, которое даже при выходе из тюрьмы не дает свободы.

Новое поколение, выросшее на войне, чья молодость проходит в сравнительно спокойное время, чеченские дети, которые развиваются в относительном мире, сейчас составляют мнение о том, что вокруг них, в том числе и о русских. Все забывается – в том числе и ошибки наших отцов, вождей, лидеров. Теперь мы, народы, выходим на открытое общение, мы строим это общение, мы строим наши отношения, каждый из нас так или иначе участвует в этом.

Может быть, моя поездка в Грозный покажется кому-то глупостью, но я очень хотела, чтобы вы увидели Чечню в «домашней обстановке», чтобы вы попытались понять ее и ее детей. Которыми, кстати, могли быть и вы.

(T/B)