Тринадцать лет, проведенные в резервацииТамара Чагаева
Шестьдесят три года назад в феврале месяце с чеченским народом произошла трагедия, о которой заговорили только спустя полвека. Поголовное выселение людей по этническому признаку, впоследствии квалифицированное как геноцид, нанесло непоправимый ущерб многим последующим поколениям. А спустя ровно пятьдесят лет после той трагедии, чеченцам пришлось испытать все ужасы геноцида вторично – во время самых жестоких и кровопролитных в истории человечества двух войн.
Вот как вспоминают те события сами очевидцы трагедии, кто в ранней юности на себе испытал все ужасы геноцида. Через всю свою жизнь пронесли они эту боль, не смея поделиться с нею даже с самыми близкими для них людьми, родившимися уже после выселения. И неизвестно, чем объяснить это долгое молчание – боязнью травмировать их трагическими рассказами или страхом перед властью, всегда стремившейся скрыть черные страницы истории.
Перед вами воспоминания одного из свидетелей выселения, Нуры Цутиевой, которая в данное время живет в Нью-Йорке. Если вас ее рассказывание заинтересовало, вы можете ознакомиться с воспоминаниями еще двух свидетелей, Сациты Магомадовой из Шатоя и Адиза Асталова из Саясана, в свежейшем номере нашего журнала «Чеченское общество Сегодня», который появится в ближайшие дни (см. http://journal.watchdog.cz). Все эти люди примерно одного возраста – период выселения их застал в ранней юности.
Воспоминания Нуры Цутиевой (записала Тамара Чагаева):
Настал февраль 1944-го. Я помню, как в самом начале месяца установилась ясная солнечная погода – снег повсюду растаял, высохли дороги, тропинки. Всех трудоспособных мужчин стали призывать на работы по ремонту дороги, ведущей через наше село Старые Атаги в горные районы. В те дни дома в основном оставались женщины и дети. Именно тогда в нашем селе прошел слух о предстоящем выселении. Люди часто заговаривали на эту тему, но мало кто верил в возможность такой акции.
Двадцать третьего февраля 1944 года ясным солнечным утром я шла в школу на занятия с детьми. По дороге в одном из домов резко постучали в окно – встревоженные женщины делали мне знаки, приглашая зайти к ним на минутку. Это были наши дальние родственницы.
Когда я вошла в дом, они, перебивая друг друга, сбивчиво стали рассказывать о предстоящем выселении. Оказывается, их соседей кто-то уже успел предупредить.
Помню, как сказала им:
- Успокойтесь, не могут же всех вот так взять и выслать. Возможно, есть люди, которых в чем-то подозревают… Причем тут вы?
В это время вошли трое военных. Я поняла, что двое из них, судя по погонам, были старшие по званию, и с ними один солдат. Один из старших чинов, с ходу, не глядя ни на кого, требовательно произнес:
- Быстро собирайтесь! Можете взять с собой самое необходимое из одежды, а также кое-что из постели. Вещи соберите в узел. Скоро подъедут машины, надо сразу же загружаться. Есть указ о вашем выселении.
Уловив смысл сказанного, мать и две дочери возрастом младше меня, а также сын-подросток (глава семьи умер несколько лет назад) в голос зарыдали. Я постаралась их как-то успокоить, предложила им свою помощь и принялась собирать вещи в узел. Когда женщины немного успокоились, говорю военным:
- Мне нужно домой. Я живу не здесь.
Старший из них прикрикнул:
- Нельзя никуда!
Переждав несколько минут, я снова попыталась спокойно объяснить им ситуацию:
- Я шла в школу на занятия с детьми. Вот ученические тетради. Дома у меня мать, младшая сестра, племянница – дочь погибшего на фронте брата. У нас есть все документы.
Немного погодя старший из военных велел солдату сопроводить меня до дома. На улице было очень много военных. Переступив порог нашего дома, и стараясь держаться спокойно, говорю маме:
- Видно, все-таки собираются всех выселять. Мама, ты не беспокойся. Твои дочери уже взрослые, здоровые, грамотные. Не пропадем.
В это время к нам вошел военный лет пятидесяти, представился капитаном. Одет он был в черный кожаный плащ. Сначала спросил, есть ли в доме мужчины. Я принялась объяснять, что отец наш давно умер, а брат погиб на фронте. Он присел на стул, достал из полевой сумки большой лист бумаги и зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР, согласно которому весь народ предстояло выслать. Затем принялся рассматривать наши документы – письма погибшего брата, его фотографии, затем перевел взгляд на его дочь.
- Думаю, что разберемся с вами, и вы вернетесь на родину, - произнес он и замолчал.
Мама в растерянности бралась то за одну вещь, то за другую, выходила на кухню, затем снова шла в комнату. И так – несколько раз. Военный, заметив ее растерянность, посоветовал:
- Соберите что получше из одежды, возьмите постельное белье, и еду дней на десять.
Пищи в таком количестве вряд ли мог кто-нибудь собрать в то тяжелое военное время. Мы сложили в узел несколько кукурузных чуреков, немного сыра, лук, кукурузную муку. Военный указал нам, куда следует вынести вещи, и вышел из комнаты. Мама совсем пала духом. На все смотрела и слушала безучастно, как будто полностью отключилась от жизни.
Во второй половине дня погода начала резко меняться, небо сплошь покрылось серыми тучами и на дворе резко похолодало. Отовсюду слышалось мычание некормленой скотины и лай встревоженных собак. Казалось, что сама природа протестует против совершающегося неслыханного злодеяния.
Мы вынесли свои узлы к указанному месту, а сами вернулись в комнату: здесь было теплее, хотя с самого утра в доме так ни разу и не затопили. С собой мы оставили небольшой чемодан, в котором находилась одежда, а главное, наши документы и фотографии, в том числе письма брата с фронта и из госпиталя.
Находиться дома я не могла. На душе было неспокойно. Выйдя во двор, услышала со стороны соседей громкий плач. Во дворе двоюродного брата плакали женщины. Я быстро прошла к ним и увидела, как небольшого роста лейтенант своим истошным криком напугал мать и дочь.
- Что вы так кричите!? Вы что, не видите, что они вас не понимают? Они не знают русского языка!
Я старалась говорить спокойно, потому что не знала, что от него ждать. Я его не слушала, в душе ненавидя его и ему подобных. Он сегодня был «героем», потому что мог безнаказанно пользоваться своей властью, потому что не только у них в доме, но и во всей округе не было мужчин – их в очередной раз забрали якобы для ремонта горной дороги. Я постаралась успокоить женщин, объяснила им, что от них требуется, помогла снести вещи туда, где находились и наши вещи.
Машины, которые должны были отвезти нас к поезду, задерживались. Уже от своих соседей мы узнали, что военные не разрешали им брать с собой необходимые вещи, отнимали у женщин золотые украшения, семейные реликвии, будь то нагрудник к платью, пояс к национальной одежде или что-нибудь еще, что представляло хоть какую-то ценность.
Во второй половине дня по центру села прошла целая толпа людей, увешанная рюкзаками. Выселяемые догадались, что эти люди должны были заселиться в наши дома, в их владение переходило все, что было нажито нами за всю свою жизнь. Мне очень хотелось понять, за что уготовили нам такую долю, в чем провинился целый народ, который в самый холодный месяц года срывается с нажитых мест и на каторжных условиях отправляется неизвестно куда. И все это происходило в то самое время, когда советские войска победоносно двигались к западным границам Советского Союза. Народ, уставший от всех трудностей войны, от бесконечных потерь, от тяжелейшего материального положения, как и все люди, ждал окончания войны, возвращения домой своих отцов, мужей, братьев, сыновей. И теперь этот самый народ отправляли в неизвестность.
День клонился к вечеру, когда в село въехали открытые грузовые машины. Первыми на машины подняли маленьких детей и стариков, потом в кузова машин стали подниматься остальные. Нас повезли на железнодорожную станцию, к вагонам товарного поезда. Когда выгрузились около вагона, в котором нам предстояло ехать, снег повалил крупными хлопьями. На сердце стало невыносимо тяжело.
Мы с сестрой решили оставить маму с племянницей неподалеку от вагона, поставили рядом с ней чемодан, чтобы потом занести его в вагон. Нам предстояло как-то определиться с местом в вагоне: мы понимали, что в товарном вагоне нет мест в обычном понимании этого слова, и надо было определить для нашей семьи какой-нибудь угол. Там, где стояла мама, беспрерывно бегали военные, наблюдая за происходящим. Мама тем временем держала девочку на руках и с беспокойством наблюдала за тем, что происходит вокруг нее. Когда мы, наконец, сумели определиться с местом в вагоне, я побежала, чтобы забрать чемодан и маму с племянницей. Чемодана не было: воспользовавшись растерянностью женщины и тем, что она занята ребенком, военные унесли наш чемодан. А ведь мы посчитали, что здесь, рядом с военными, будет надежнее…
Мы остались без одежды, без фотографий, без документов, без фронтовых писем брата…
В нашем вагоне разместились 120 человек. Всю ночь до шести часов утра поезд простоял на железнодорожных путях. Когда рассвело, в два крошечных окна стал проникать свет. Люди принялись разбирать свои вещи. Узнав о пропаже чемодана, встревожились. Старшие из мужчин велели всем развернуть свои узлы, чтобы удостовериться в том, что вора среди обитателей вагона нет. Все очень сочувствовали нам, сожалея о случившемся. Мы окончательно убедились в том, что чемодан украли военные.
Двери снаружи были плотно закрыты, и открыть их могли только военные, сопровождающие нас. В первый день нашего пути, когда солнце стало заходить за горизонт, где-то в степи поезд остановился. Нам разрешили выйти на один час. Выйдя из вагона, мы с трудом узнавали друг друга – все были черные от угольной пыли (в этих вагонах обычно перевозили уголь). Умылись кое-как талой водой, но выглядеть лучше не стали – угольную пыль непросто было оттереть с лица.
Пока ехали дальше один раз в день из каждого вагона выпускали 2-3 человека, чтобы те могли набрать питьевой воды для всех. Один раз в день разрешалось выйти из вагона. Такие остановки длились около часа. Вокруг поезда сразу же устанавливалась вооруженная охрана. Естественно, при каждом удобном случае люди им задавали самый главный вопрос: «Куда нас везут?», на что военные неизменно отвечали, что сами ничего не знают.
В вагонах появились больные, а спустя несколько дней мы узнали, что начали умирать обессилевшие в пути старики. Их хоронили здесь же, в степи, недалеко от вагонов. Когда мы были в пути уже более двух недель, поезд иногда останавливался на окраине какого-нибудь населенного пункта. Мы слышали, как медицинские работники снаружи выкрикивали:
- Есть больные?
В вагоны, они, конечно, не входили: там, вне узкого и душного пространства вагона был другой мир, и мало кто из этого мира осмеливался ступить на «нашу» территорию. Больные уже были во многих вагонах. Но кто оставит родного человека, понимая, что никогда больше его не увидит, не сможет его похоронить, даже узнать, где он похоронен. Так и везли в вагонах своих больных родственников, а позже - и умерших… Я знала, что в соседнем вагоне женщина везла в чемодане своего трехмесячного сына-первенца. Малыш умер от переохлаждения.
За неделю до нашего приезда на место назначения очень тяжело заболела наша мама. Она лежала в углу вагона с высокой температурой, ослабевшая от бесконечного, невероятно трудного пути, от всех несчастий, выпавших на нашу долю, и от той неизвестности, которая ждет нас в чужом краю. Мы все понимали, что она беспокоилась не за свою жизнь, а за нас, своих детей и внучку.
На второй день болезни мама не могла говорить. Я смотрела на нее и ничем не могла помочь. Я даже не могла протянуть ей кружку горячей воды, чтобы она изнутри оттаяла от этого вселенского холода. Уходя в другой угол вагона, я выплескивала накопившиеся слезы, и возвращалась к ним, пряча покрасневшие глаза. Я была старшая, а значит, была в ответе за остальных. Но что я могла сделать в этом замкнутом пространстве? В таких условиях, когда даже не было условий помыть голову, а у всех женщин были очень длинные волосы. Можно себе представить, что творилось с людьми в течение целого месяца пути.
Наконец, 22 марта в 11 часов дня нам разрешили выгрузиться в городе Лениногорске Восточно-Казахстанской области. Стояла настоящая снежная зима, с холодами под стать сибирским. Надо было видеть эту картину: ослабевшие в пути переселенцы, еле передвигая ноги, выносили своих больных. Соорудив прямо на снегу что-то в виде ложа, бережно укладывали их. Вдоль длинного состава почти у каждого вагона лежали больные и умершие. Сопровождавшие нас военные, не спеша, пересчитывали переселенцев, и передавали эти списки сотрудникам комендатуры города. Мы все сгрудились около мамы, стараясь согреть ее своим теплом и уберечь от пронизывающего холода.
Помню, к нам подошли три русские женщины:
- Скажи, дочка, за что это вас выслали?
- Мы не знаем, за что нас выслали, - были мои самые первые слова, которые смогла выговорить сквозь замерзшие губы.
Участливый взгляд и сострадание в глазах этих женщин сделали свое дело: я поделилась с ними теми мыслями, которые терзали мне душу всю дорогу. За какие такие преступления можно было выслать целый народ – не единицы и даже не отдельные семьи, а целый народ! В такое лихое военное время, когда на фронте нужны солдаты, когда вот этот самый длинный состав мог бы послужить приближению победы над врагом, а эти люди, сорванные с родных мест, могли бы принести пользу фронту. А тем временем многие наши мужчины мужественно сражались на фронте, часть их погибла и осталась на поле сражений. Пример тому – единственный сын моей матери, которая в эти минуты лежала на жалких тряпках на казахстанском снегу.
- Мы тоже высланы, как кулаки. Сколько наших погибло в тюрьмах и лагерях, умерло от болезней. С тех пор и живем здесь. Поверьте, мы вам очень сочувствуем, - женщины, кутаясь в нехитрую одежду, вытирали слезы.
Определить больных в местную больницу – такова была первая забота прибывших, которая касалась только самих переселенцев. С большим трудом нам удалось подвезти маму к больнице. Кругом было очень много людей, ожидавших приема. Оказывается, чуть раньше нас сюда прибыл еще один эшелон. Среди выселяемых разразился тиф. Многие больницы перевели в режим инфекционных. Мест катастрофически не хватало. Помню, как, сдерживая рыдания, пыталась уговорить главного врача больницы принять маму. Врач шел быстрым шагом из другого корпуса, торопясь зайти в здание больницы. Помню, он бросил на ходу:
- Сюда нельзя!
Я не сразу заметила, что держу его за халат, и, забегая вперед, пытаюсь объяснить, что у нас никого не осталось, кроме мамы. Мне казалось, что я стою в густом тумане, и нет никакого выхода. И вдруг отчетливо услышала слова:
- Занесите ее мать!
Я всю жизнь с величайшей благодарностью вспоминаю этого врача: в самый трудный момент он не оставил нашу маму под открытым небом.
Я помогла занести ее в ванную, искупать, одеть в больничную одежду, а затем вместе с санитарками подняла ее на второй этаж. Как только мы уложили маму в постель, я успокоилась. Она по-прежнему была очень слаба. Присев рядом с ней, я сделала вид, что у нас всех все хорошо, осталось только ей выздороветь.
Нас на сутки разместили в холодном пустом доме с цементным полом. В этом доме, как потом мы узнали, размещался военный завод, эвакуированный из Москвы. Мы зябли от холода, мы были голодны, и наше новое жилище не располагало к тому, чтобы мы хотя бы немного отошли от невероятно тяжелой дороги, которая продолжалась целый месяц. Через сутки нас всех, ослабевших и смертельно уставших, отправили в баню. Многим становилось плохо. Видимо, сказывалось то самое напряжение, в котором мы находились в течение месяца. Я тоже на себе это ощутила. Теплую одежду нам вернули после дезинфекции совершенно непригодную для дальнейшего ношения. Все события, которые происходили после прибытия на место назначения, я воспринимала как тяжелый нескончаемый сон.
Потом нас стали размещать в пустующих зданиях и распределять на работу. Никто не интересовался тем, у кого какое образование или профессия. Всех подряд определяли на трудоемкие и низкооплачиваемые работы.
Так началась наша серая и однообразная жизнь на чужбине. Жизнь в резервации. Когда за малейшую провинность человека могли отправить в тюрьму или в ссылку, но уже дальше, в Сибирь. Не отметился вовремя в комендатуре – наказание, не хватает трудодней – снова наказание, а выезд без специального разрешения за пределы населенного пункта, куда тебя определили, вообще каралось многими годами лагерей. Такова была наша жизнь в течение тех долгих тринадцати лет.
Примечание редакции: После публикации данного материала мы узнали, что он появился уже год назад в журнале "ДОШ". (T) ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ:
·
·
ФОРУМ
|
