ССЫЛКИ

Салафизм: теория и практика

Мы публикуем эту статью как дискуссионный материал, поскольку считаем, что в ней есть ряд моментов, нуждающихся в дополнительных доказательствах (напр., уверенность автора в том, что за взрывом во Владикавказе стоит именно Докка Умаров, нам представляется несколько, скажем, преждевременной).

Тем не менее сама тема северокавказского салафизма является в высшей степени актуальной, и мы приглашаем всем желающих принять участие в ее обсуждении.

Редакция.

Александр Васильев, специально для Prague Watchdog

22 июня 2006 г., сменив на посту президента «Независимой Ичкерии» после гибели своего предшественника, Абдул-Халима Садулаева, Докка Умаров выступил с обращением, в котором, в частности, заявил: «я... буду решительно пресекать все удары по гражданским объектам и лицам».

Воспоминая эту сказанную им ранее громкую фразу, сопряженную со ссылками на «нормы международного права» в выстраивании отношений между Россией и Чечней (после обретения последней независимости), на фоне недавнего теракта во Владикавказе вполне обоснованно задаться вопросом о сопоставимости «теории» (обращение) и «практики» (теракт) современного кавказского салафизма, который представляют Умаров и его сторонники по проекту «Имарата Кавказ».

Для этого необходимо понять, как соотносится доктринальная база сегодняшнего салафизма с террористической деятельностью. Иными словами: можно ли происшедшее во Владикавказе расценить как исключительный пример неподчинения отдельных вооруженных формирований своим командирам, или же оно органично вписывается в исповедуемую ими салафитскую доктрину и, более того, является неизбежным следствием ее практики?

Для ответа на этот вопрос нам следует обратиться как к истокам, так и к современным активистам салафитского движения, как, например, шейх Ибн Джибрин.

Доктрина (акыда) ваххабитского течения (свое второе название – салафизм – она получила от понятия Ас-салаф-ус-салих, обозначающего группу праведных сподвижников Пророка Мухаммада, на следование примеру которых ваххабиты претендуют) в мусульманском мире была заложена Мухаммадом бин Абдель-Ваххабом на основании трудов богослова XIV столетия Ибн Таймии, обвиняемого на протяжении всей жизни своими «коллегами по цеху» в представлениях о божественном антропоморфизме (ташбих) в сопряжении с абсолютной трансцендентностью Божественной личности. Фактически Бог в представлении Ибн Таймии – Бин Абдель-Ваххаба выступает в отношении мира и собственных творений как отчужденное, индифферентное существо, сторонний наблюдатель, лишенный личного присутствия не только в человеке («искра Божия», или фитра, на которой акцентируют внимание последователей мусульманские мистики), но и вообще в тварном мире. Противоречие с общепринятым положением о «присутствии Бога в мире Своим знанием» было окончательно снято ваххабитами в догмате об отделении божественных атрибутов (сифат) от сущности Бога, тем самым явив миру новое учение о «божественном безбожии», основанное, естественно, на жестких императивах. Иначе и быть не могло, поскольку отделенному от тварного мира Богу не могут быть присущи ни сострадание, ни сопереживание, ни прочие подобные качества, посредством которых, аллегорически выражаясь, Бог «протянул бы споткнувшемуся руку» - скорее, напротив, ваххабитский «объект поклонения» (а в контексте данной доктрины вполне уместно утверждать и представление об объектности Творца) действует подобно ницшеанскому Сверхчеловеку, руководствуясь принципом «падающего – толкни».

Призыв Мухаммада бин Абдель-Ваххаба нашел широкое признание среди вождей разрозненных кланов Аравийского полуострова как удобная идеология для объединения враждующих племен против турецкой экспансии, несущей с собой суфийский мистицизм. Контрастно-императивное представление о мире, в котором отсутствуют полутона, а есть лишь подразделение на черное и белое, запрещенное (харам) и разрешенное (халяль), мусульман и неверных (кафиров), «терроторию Ислама» (Дар-уль-Ислам) и «территорию войны» (Дар-уль-харб) служило удобным прикрытием для разбоя и грабежей, объектом которых были соседние мусульманские племена и народы – единокровные арабы, а также турки и персы.

Поскольку немусульманские конфессии и деноминации не были популярны в окружении Аравийского полуострова, а ваххабитская экспансия немыслима без вооруженного захвата новых земель и ресурсов, единственной возможностью оставалась запись иных мусульман в «уклонисты» (ахли-ль-бидъа, сторонники нововведений) или «отступники» (муртадды), причем последнее преступление (отступничество, иртидад) карается по шариату смертной казнью.

Сторонниками нововведений при этом могли быть объявлены простые мусульмане, навещающие могилы предков. А отступниками – сторонники любых форм сотрудничества с немусульманскими правителями (в том числе, отвергающие насильственные методы насаждения положений шариата в законодательстве тех стран, в которых проживает немусульманское большинство). В частности, об этом сказано и в трудах современного проповедника салафизма – Ибн Джибрина, в комментариях, данных им к фетве, осуждающей деятельность другого богослова – имама Халаби. Халаби представляет умеренное направление салафизма, наряду с призывами следовать примеру праведных сподвижников Пророка, отстаивающее ненасильственные методы пропаганды и отвергающее обвинение в куфре (неверии) всех, кто открыто не отказался от Ислама, независимо от степени их заблуждения. В этой же фетве Ибн Джибрин обвиняет Халаби в том, что он недостаточно внимания уделяет кораническим «аятам об устрашении». Таким образом, из явного, написанного черным по белому, текста мы видим, что такие методы, как устрашение, насилие, всевозможные формы морального и физического подавления и даже грабежи и убийства были неразрывно переплетены со всей историей ваххабизма-салафизма со дня основания и до наших дней.

 Еще одним примером служит фетва Ибн Джибрина об отказе в помощи мусульманам Южного Ливана во время войны с Израилем в июле 2006 года под тем предлогом, что население Южного Ливана в большинстве своем не следует «правильному вероубеждению» (ливанский юг заселен преимущественно шиитами). При этом Ибн Джибрин не поддерживал ни ту, ни другую сторону, не выразил сочувствия также и жертвам среди мирного израильского населения. Общий смысл фетвы таков: пускай отступники-шииты и сионисты перебьют друг друга. Гибель женщин, детей и стариков в данном контексте шейха Джибрина не волновала, а это уже прямо свидетельствует о том, что для современных салафитов человеческая жизнь как таковая не стоит и ломаного гроша.

Выраженное еще Ибн Таймией и разработанное Ибн Абдель Ваххабом положение о необходимости «подчинения любому мусульманскому правителю» (независимо от допущенных последним правонарушений) усугубляет картину тоталитарного салафитского общества, в котором выстроена жесткая властная иерархия с беспрекословным повиновением. Важную роль в миропорядке ваххабитов играет коллектив (джамаат), и понятие справедливости в отношениях между людьми и даже спасение души в определенном роде «коллективизируется» в том смысле, что речь все чаще идет о «неверных общинах», «государствах неверных» и т.п., как будто сознательно игнорируется тот факт, что на этих терроториях проживают также и единоверцы-мусульмане и каждая личность сугубо индивидуальна и требует соответствующего подхода, что, кстати, и выражено в Коране: «И не понесет душа ноши другой души».

В контексте квазиатеистической концепции трансцендентализма (понятия «божественного личного отсутствия в мире») и предельно максималистского подхода к положениям мусульманского права (фикха), сопряженного с крайним прагматизмом и рационализмом, салафитская метафизика легко рифмуется с проектом коммунистического интернационала с его диалектическим материализмом и намерением «раздуть мировой пожар», невзирая на жертвы. И логично, что не отрицая напрямую того, что каждый человек отвечает только за собственные грехи, салафитские идеологи все же склонны воспринимать, например, Северную Осетию как «племя-отступника», «племя-коллаборациониста» (с нынешней российской властью), то есть «территорию войны» (Дар-уль-харб), на которой все средства подавления и устрашения хороши и дозволены.

Таким образом, если не прямые декреты (фетвы) салафитов, то, по крайней мере, салафитская этика как таковая легко мирится с десятком-другим «случайных» невинных жертв, принесенных из тактических соображений. На фоне онтологической ненависти ко всем «чужим» (т.е. не-салафитам), являющейся характерной чертой тоталитаристского сектантского сознания, немногого стоят и намеки на «нормы международного права», без которых, естественно, было не обойтись в условиях острой необходимости поиска зарубежных союзников.

Такова теория салафизма, его доктринальная особенность, благодаря которой он предстает перед нами в виде, скорее, политического проекта сродни новому джихадистскому интернационалу, нежели религиозного мировоззрения. При этом в стране, где под салафитскими лозунгами стало возможным объединение разрозненных племен и образование на волне подогретого салафитами арабского национализма централизованного государства (королевство Саудовская Аравия), салафизм естественным образом занял место государственной идеологии и теперь «может себе позволить» обрести более умеренную форму, не опасаясь конкурентов ни в духовной, ни в политической сфере.

Иначе обстоит дело с салафитскими ячейками за рубежом (в т.ч. на Кавказе), где сама их выживаемость зависит от успеха пропагандистской кампании «исламского призыва» (даавата), основными этапами которой являются: привлечение в ряды новых сторонников, поддержание их численности и экспансия своей идеологии на соседние территории.

В условиях, когда на Кавказе исторически сложилась жесткая конкуренция в религиозной сфере в лице традиционного для региона суфизма, где также в некоторых республиках (напр., Северной Осетии) сильны позиции Православной церкви, салафизм с его примитивной идеологией «богоотсутствия» оказывается попросту вынужден не только походить на коммунистический интернационал своей организационной структурой и методикой подавления личности в угоду коллективу, но также и копировать стратегию и тактику левых сил. Он делает акцент на построении «рая на земле» (у салафитов это понятие замещается созданием «идеальной общины социальной справедливости для мусульман по образцу общины Пророка Мухаммада и его праведных сподвижников (салаф)»), и при этом проводит четкую демаркацию по принципу «свой-чужой» («Кто не с нами – тот против нас», вспомним – один из первых лозунгов молодой Советской республики).

Подобный подход не может не найти отклика в среде социально низких слоев населения, которые на Кавказе сегодня составляют большинство. В мечтах о справедливости, которую пока не в силах транслировать государство, люди проникаются не просто идеологией, но и органично присущей ей ненавистью к «чужим», при этом уничтожение тех, кто «против нас» является уже необходимостью, в противном случае в политическом аспекте салафитские структуры мало чем отличались бы в глазах рядовых последователей от тех же мадхалитов или разного рода мурджиитов и суфиев, которых они считают коллаборационистами.

Следовательно, напрашивается единственный вывод: террор является необходимым условием выживания салафизма как политической структуры. Неважно, какими соображениями руководствовался Докка Умаров, ссылаясь в 2006 году на нормы международного права. Искренне ли он верил в то, что ему удастся найти компромисс с ценностями цивилизованного общества, или же лукавил, желая угодить потенциальным союзникам – неважно: историческая необходимость заставит рано или поздно всех салафитов, где они не составляют большинство и не находятся у власти, встать на путь терроризма. И пока салафитские ячейки существуют по всему миру, теракт во Владикавказе – далеко не последний в своем роде.

Иллюстрация взята с сайта www.az-maz.com.

(P/T)

  ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ:
 · 
 · 
 ·