ССЫЛКИ

Тактика истишхада

Сергей Давыдов, специально для Prague Watchdog

В последние недели тема смертничества начинает приобретать на Северном Кавказе новое звучание. История чудесным образом "воскресшего" Александра Тихомирова (Саид абу Саад, по не совсем понятным причинам выбравший себе нисбу "Бурятский"), заявления лидера подпольного Кавказского эмирата Докки Умарова и прогнозы российских "силовиков" рисуют перспективу нового Северного Кавказа, который может стать источником новостей, подобных сводкам с фронтов израильско-палестинского конфликта. 

Тактика "истишхада" (героического самоубийства с целью уничтожения врагов, выдаваемого некоторыми богословами за акт мученичества) хоть и воспринимается общественным мнением немусульманских стран как производное от доктрины ислама, но вряд ли может быть выведена из основных направлений мусульманской традиции. Во всяком случае, те формы, в которых она распространена ныне, изначально практиковались маргинальными течениями в исламе и возникли сравнительно недавно. Естественно, речь идет о заранее спланированном акте самоубийства, при подготовке к которому участвующий информирован о том, что в случае успеха его шансы выжить равны нулю. Героическая гибель в ходе сражения не относится к затрагиваемой теме.

Стоит отметить, что среди богословов (как шиитских, так и суннитских) отсутствует единогласие относительно того, считать ли участников самоубийственных атак шахидами или же приравнивать их действия к суициду. Если для постороннего наблюдателя суицидный характер таких действий очевиден, то религиозно-политическая ориентация того или иного теолога обычно предопределяет его отношение к истишхаду. Так, великий аятолла Юсуф Санеи (Иран), известный своими либеральными взглядами, выпустил специальную фетву, в которой за участниками самоубийственных атак не признавался статус шахидов, а их загробная участь была объявлена идентичной участи других самоубийц. В таком же духе выдержана седьмая глава книги "Ответы мусульманских богословов на вызовы современности", автором которой был шейх Мухаммад ибн Хусайн аль-Кахатани (Эр-Рияд).

С другой стороны, среди тех, кто склонен расценивать действия подрывников-смертников как мученичество, популярны фетвы Юсуфа аль-Карадави и консервативного иранского аятоллы Мохаммада Таги Месбахе-Язди, оправдывающие героические самоубийства или даже провозглашающие их обязательными для мусульман. Необходимо подчеркнуть, что отношение к самоубийству как таковому в мусульманских обществах отличалось большей терпимостью по сравнению со средневековым христианством. Хотя в хадисах лишение себя жизни однозначно трактуется как грех, ведущий к адским мукам, ислам не лишал самоубийц права на погребение; в мусульманских обществах не получила распространения практика надругательства над телами самоубийц. Известен пример мусульманского богослова Исы аль-Ираки (Дамаск, 13 век), наложившего на себя руки и похороненного в соответствии с обычным ритуалом.

Широкое применение практики героического самоубийства, близкого к современному представлению о терроризме, исторически ассоциируется с различными направлениями шиитского ислама. В большинстве случаев объектами для таких атак становились сунниты, которых многие шииты до сих пор считают "неверными". Так, личность Пируза Нахаванди (Абу Лу'лу'а, зороастриец, перешедший в ислам, которого традиция называет убийцей халифа Умара; по некоторым сведениям, покончил с собой) многими шиитами воспринимается с большим уважением; люди, возводящие свой род к Пирузу, гордятся своим предком.

Как известно, первыми широко применять тактику истишхада стали исмаилиты-низариты. Показательно, что само эзотерическое учение исмаилитов, вдохновлявшее верующих на героическое самоубийство, имеет больше общего с построениями неоплатоников, чем с традиционными исламскими догматами. Раскол исмаилитского движения на муста'литов и низаритов, формальным поводом для которого был спор о претендентах на имамат, привел к появлению в Иране неоисмаилитского государства с центром в крепости Аламут (1090 — 1256). Именно с его основателем Хасаном ибн Саббахом, известным у крестоносцев как "горный старец", и связаны истории об ассасинах, до второй половины 1980-х годов ассоциировавшихся в сознании европейцев с понятием мусульманского фанатизма. На фоне последних высказываний нового идеолога Имарата Кавказ А.Тихомирова (Саида "Бурятского"), в которых говорится о русских шахидах, незадолго до своей гибели принявших ислам, интересно отметить, что в поименном списке самоубийц-низаритов, составленном знаменитым иранским ученым Рашид ад-Дин Фазлуллой Али Хамадани (вторая половина 13 — 14 вв.), фигурирует некий "русский раб" (ghulam-i rusi), присоединившийся к движению, жертвой которого стал один из визирей сельджукского султана.

Судя по списку Рашид ад-Дина, большую часть жертв низаритов составляли мусульмане-сунниты — государственные деятели эпохи Сельджукидов, представители конкурирующих направлений исмаилизма, зейдитов, мусульманские ученые, а также бывшие низариты, отколовшиеся от движения. Важно заметить, что практика героического самоубийства не вытекала из учения низаритов. К террористическим методам борьбы прибегали и другие направления иранского исмаилизма, низариты лишь заимствовали этот опыт и многократно увеличили масштабы его применения. Трудно сказать, имеют ли под собой основание легенды об использовании низаритскими лидерами гашиша для одурманивания боевиков (от них и пошло арабское название низаритов — "хашшишиюн"). Однако не приходится особо сомневаться, что для идеологической мотивации террористов низариты прибегали к явному подлогу: по всей видимости, рядовые участники движения, использовавшиеся для самоубийственных атак, были мотивированы стремлением как можно скорее и без препятствий оказаться в мусульманском раю с его чувственными наслаждениями. Как "непосвященные" они вряд ли знали, что эзотерическое учение низаритов рассматривало рай исключительно в виде аллегории "совершенного знания" с чисто духовными переживаниями. О том, как религиозные представления низаритов соотносились с основными направлениями исламского вероучения, свидетельствуют два факта: одним из первых распоряжений Хасана ибн Саббаха на территории его государства было отменено действие шариата, а среди большинства мусульман низариты пользовались репутацией "мулхидов", т. е. "еретиков" или "безбожников".

Возрождение тактики истишхада в новейшее время так же произошло благодаря усилиям последователей шиитского направления ислама, правда, в данном случае - шиитов-имамитов. И таким же образом первыми жертвами самоубийц были их единоверцы-сунниты. Иранские власти рассматривали войну 1980-88 годов как битву с "неверными" (учитывая такфир, вынесенный Саддаму Хусейну аятоллой Хомейни и другими шиитскими теологами). Традиционный для шиизма культ мученичества, поддерживаемый ежегодными мистериями памяти имама Хусейна, создал благоприятную почву для культивирования во время ирано-иракской войны духа героического самопожертвования. На фронте создавались специальные подразделения смертников (как сухопутные, так и морские), напоминавшие отряды японских камикадзе. Использовались они как при разминировании минных полей, так и на поле боя. Символом поколения, сделавшего истишхад своим жизненным выбором, стал 13-летний подросток Мохаммад Хосейн Фахмиде, обвязавшийся гранатами и бросившийся под иракский танк в ноябре 1980.

В послевоенном Иране сложился своеобразный культ шахидов — их портреты украшают стены домов и купюры Центрального банка, редко какое выступление политического или религиозного деятеля обходится без обращения к памяти героев Священной обороны (официальное название войны 1980-88 годов). Даже представители иранской эмиграции — как мусульмане, так и агностики, новообращенные зороастрийцы и иудеи, как правило, критически настроенные по отношению к исламской республике — с большим уважением отзываются о героях войны, добровольно пожертвовавших своей жизнью. Правда, в данном случае шахиды ирано-иракской войны рассматриваются в первую очередь как иранские патриоты, продолжившие дело Бихафрида и Сунбада (предводители антиарабских восстаний VIII в.) и сражавшиеся против "исторического врага" иранской расы - арабов.

Именно из Ирана и была занесена на Ближний Восток тактика истишхада, ставшая в последние три десятилетия отличительной чертой палестинского движения. Проводником для передачи иранского опыта выступала как ливанская "Хизбулла", основанная в свое время в качестве филиала иранской "Хезболлы", так и другие организации, финансируемые хомейнистской фракцией шиитского духовенства. Типично шиитская традиция почитания мучеников легко прижилась в суннитской среде; впрочем, среди сочувствующих талибам афганцев она до сих пор не получила заметного распространения. Стоит оговориться, что не во всех случаях имело место прямое заимствование иранского опыта, иногда он представлял собой скорее источник вдохновения. Так, самоподрыв первой на Ближнем Востоке женщины-смертницы ливанки Санаа Мехаидли (апрель 1985, Южный Ливан; в результате погибли два израильских солдата), очевидно, не имел религиозной мотивации. Мехаидли принадлежала к секулярной Сирийской национальной социалистической партии; по некоторым сведениям, она была христианкой.

Сама по себе идея героического самопожертвования не чужда авраамической традиции. Последняя фраза Шимшона (Самсона) из священного писания иудеев ("умри, душа моя, с филистимлянами!" - Суд., 16, 30) звучала бы вполне естественно для любого палестинского шахида. Широко известен пример зелотов-каннаим, защитников Масады, не в последнюю очередь благодаря которым в римском мире иудаизм ассоциировался с понятиями суеверия и фанатизма. На основе этих примеров в талмудической еврейской традиции возникает концепция "киддуш hа-шем", "освящения имени божьего перед «язычниками»" через героическое самопожертвование. Правда, идея "киддуш ha-шем" в основном подразумевает не столько уничтожение врагов, сколько самоубийство, допускаемое в обстоятельствах, когда иудея принуждают к отказу от веры предков.

Тем не менее, в контексте авраамического мировоззрения героическое самоубийство смотрится странно. Так или иначе, приверженцам авраамических религий, которые признают героическое самоубийство приемлемым, приходится изыскивать теологические уловки, чтобы избежать обвинений в пропаганде самоубийства. В отличие от них, последователи буддизма и индуизма (в частности, японские камикадзе времен Второй мировой войны и тамильские смертники) в силу особенностей дхармического мировоззрения не склонны рассматривать суицид как смертельный грех или вызов авраамическому божеству.

Сравнение палестинских смертников с камикадзе и тамильскими тиграми давно уже стало общим местом, но при этом, как представляется, исследователи упускают из вида фундаментальное отличие дхармического мировоззрения от авраамического. Если для авраамиста смерть — сакральный момент встречи со своим богом, черта, из-за которой нет возврата, то для последователя дхармической религии (индуизма, буддизма, джайнизма или сикхизма) смерть ничем не отличается от одного из переходных этапов жизни — полового созревания, взросления или старения; по сути понятия "загробного мира" и земной жизни для индуиста или буддиста идентичны. Общеизвестно "домашнее" отношение к смерти и обряду похорон в цивилизациях, основанных на дхармической ментальности.

Именно в этом контексте и следует рассматривать героизм камикадзе. Буддист, принявший решение добровольно пожертвовать своей жизнью во имя тех или иных идеалов, не рискует навлечь на себя кару отсутствующего божества за деяние, которое не рассматривается как смертельный грех.

Можно гадать, по какой причине северокавказское подполье вынуждено вновь обратиться к тактике истишхада. Не исключено, что приток добровольцев, о котором давно говорят лидеры Имарата Кавказ, совпал с ощутимой нехваткой средств (продовольствия и оружия), в результате чего лидеры сопротивления считают возможным компенсировать материальные затруднения демонстрацией врагам своего мужества. Как бы то ни было, стараниями новых лиц в руководстве северокавказского сопротивления регион превращается в дополнительный фронт глобального противостояния радикального ислама и европейско-атлантической цивилизации, одним из основных компонентов которого давно уже стала тактика истишхада.

По мнению некоторых наблюдателей, исход этого противостояния зависит от того, в какой степени западная цивилизация способна принять вызов радикального ислама и из какого источника она будет черпать силы для самообороны. Нравственный тупик, к которому привела западные общества идеология потребления и наживы, слишком очевиден, чтобы колебаться с ответом. Правящие круги РФ и подавно не в состоянии сформулировать какую-либо внятную альтернативу исламской социальной утопии — любые потуги российской государственной буржуазии в идейно-политической области натыкаются на стойкое убеждение публики, что единственная присущая российским властям идеология формулируется просто: "давайте воровать вместе".

Тем не менее, представляется, что окончательный исход этого глобального спора решается не там, где принято считать. Скорее всего, ответ на вопрос о том, кто выйдет победителем, зависит от ответа на другой, казалось бы, посторонний и академический вопрос: "Верно ли утверждение, что историческое развитие Китая после интеграции этой страны в мировую капиталистическую систему (конец 19-го — начало 20 века) более не носит циклического характера?".

Если ответ положителен, то невиданный рост экономической и политической мощи Китая, наблюдаемый в последние десятилетия, никогда не сменится столь же резким упадком. По всей видимости, дело обстоит именно так. Неизбежная в исторической перспективе интеграция континентального Китая и уникального общества, возникшего в последние десятилетия на Тайване и невероятным образом совмещающего достижения современной технократической цивилизации с традиционными китайскими формами социального бытия, превратит новый Китай в глобальную державу, чьи неисчерпаемые финансовые, интеллектуальные и людские ресурсы сделают мировое китайское доминирование лишь вопросом времени.

Нелишне напомнить, что наиболее адекватный ответ на варварское разрушение талибами храмового комплекса Авалокитешвары в Бамиане пришел именно из КНР — в 2002 и 2005 годах в провинциях Хайнань и Хэнань были возведены две колоссальные статуи того же бодхисатвы. Очевидно, что богатейшее философское, культурное и религиозное наследие китайской нации содержит в себе те элементы, недостаток которых не позволяет западным обществам выдвинуть достойную альтернативу возвышающемуся исламскому монотеизму. Заметный рост интереса китайской общественности к "критическому буддизму" (направление, стремящееся совместить достижения академической буддологии с религиозными практиками китайской Махаяны и тибетской Ваджраяны) позволяет предположить, в какой области китайское общество найдет духовную опору после окончательного крушения мифа о "начальной стадии строительства социализма".

Если описанные выше тенденции не случайны и долговременны, то не приходится особо сомневаться, как будет интерпретировано нынешнее противостояние Запада и ислама будущими историками, в работах которых отразится видение исторических процессов из нового центра человеческой цивилизации. Скорее всего, для них оно будет выглядеть лишь незначительным эпизодом в междоусобной борьбе западных варваров — "существ с лицом человека и сердцем зверя" (традиционный образ человека, не принадлежащего к китайской цивилизации).

Иллюстрация взята с сайта terrorism-info.org.il.

(P,M)