ССЫЛКИ

Выбор еще не сделан

Валерий Дзуцев, специально для Prague Watchdog
Мэриленд, США

Ответ на статью Сергея Глигашвили «Выбор несвободы»

Северокавказские интеллектуалы обязаны предложить демократическую альтернативу как фанатичному культу Москвы, практикуемому региональными властными элитами, так и воинствующему исламизму на Северном Кавказе. Ни безоговорочный лоялизм по отношению к федеральной власти России, ни следование джихадистской идеологии не отвечают долгосрочным интересам народов региона и в конечном итоге являются тупиковыми.

Сергей Глигашвили в своей статье «Выбор несвободы» очень точно обозначил точку соприкосновения джихадизма, представленного квазигосударством Имаратом Кавказ во главе с Доккой Умаровым, с кадыровщиной в формате постичкерийской Чечни, возглавляемой Рамзаном Кадыровым. Дилемма для нейтрального, не определившегося в своих политических и социальных симпатиях чеченца действительно незавидна. Выбор ограничен двумя системами: одна из них – это Кадыров, объявивший Москву всеобщим фетишем и ставший ее единственным представителем в республике, другая - Имарат Кавказ с проповедью радикального джихада, вызывающий неприятие у значительной части жителей региона, сформированного светскими традициями и культурой.

Матрицы лоялизма и джихадизма стали системой политических координат не только для Чечни - их, как по шаблону, воспроизводят в последние годы фактически все республики Северного Кавказа. Северокавказская молодежь загнана в «прокрустово ложе» выбора между двумя несвободными, имеющими очевидный тоталитарный потенциал системами взглядов в Чечне, Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии. Аналогичное напряжение, но в меньшей степени, ощущается в Адыгее и Северной Осетии.

Мне, как и г-ну Глигашвили, кажется, что уйди сегодня Россия с Северного Кавказа, это не привело бы автоматически к установлению справедливого и свободного политического устройства в регионе. Более того, вполне возможно, что население Чечни из двух зол - Кадырова или Умарова - выбрало бы Кадырова, поскольку многие на уровне ощущений догадываются, что исламистская теократия, по крайней мере в ее умаровской версии, онтологически несовместима с любыми общественными и личными свободами. Тогда как кадыровская диктатура, встроенная в общероссийскую авторитарную модель, может эволюционировать в более мягкую политическую систему посредством унификации с политическим режимом страны в целом.

Другие регионы Кавказа, чья судьба на протяжении последних 10-15 лет складывалась менее драматично, чем судьба Чеченской Республики, следуют за Россией без малейшего ропота. Причин тому много: с одной стороны, длительная и относительно успешная антирелигиозная пропаганда и массовая секуляризация в советские времена, с другой - вестернизация сознания значительной части населения Северного Кавказа. Другими словами, житель Северного Кавказа нормой или даже идеалом считает западный образ жизни, мало кто готов взять за образец общественное устройство Саудовской Аравии или Ирана. Стоит, например, сказать о том, что подавляющее большинство беженцев из Чечни, и среди них самые отчаянные салафиты, осели отнюдь не в странах Ближнего Востока, а в Европе. Это, несмотря на все декларации о приверженности «чистому исламу», указывает на истинные предпочтения бойцов за веру, которые, оценивая условия жизни в мусульманских и западных странах, выбирают не только материальное благополучие, но и защиту законов демократического государства, а также возможность свободно исповедовать и выражать свои взгляды.

Помимо этого, попытки представить Рамзана Кадырова и Докку Умарова антагонистами выглядят несколько искусственными. Если вглядеться внимательно, то разница не слишком велика. Кадыров вводит жесточайший государственный контроль за нравственностью, обосновывая его то адатом, то шариатом. Дудаев и Масхадов, также пытавшиеся в свое время изменить к лучшему моральный облик сограждан, сильно проигрывают Кадырову в масштабах ограничений. Кадыров – успешный диктатор, умело лоббирующий и собственные интересы, и интересы Чечни в Кремле, убедивший федеральный центр в своей лояльности и способности окончательно разгромить вооруженное подполье. Возможно даже, что он грезит о независимости, но готов отложить реализацию своей мечты до лучших времен. Как бы то ни было, он - политик, мастерски воплощающий в жизнь определенный план и плюс к тому предположительно имеющий запасной, прямо противоположный первому, на случай удачного стечения обстоятельств.

На фоне Кадырова Умаров представляется бледной и невыразительной фигурой, выбравшей программу, реализация которой потребует невиданного по размаху насилия, поскольку она встретит серьезное противодействие не только со стороны пророссийских властей, но и самого населения региона или по крайней мере большей его части.

Идеологический разрыв между сторонниками Имарата Кавказ и официальной властью в других республиках Северного Кавказа несомненно больше, чем в Чечне. С одной стороны, потому, что руководство республики и Умаров ведут битву за право именоваться истинными мусульманскими правителями и трактовать шариат. С другой - население в соседних регионах по большей части не столь религиозно и, следовательно, менее склонно к тому, чтобы поддерживать джихадистское движение. Таким образом, если в Чечне шансы на победу у Имарата Кавказ невелики, то в других частях Кавказа они еще меньше.

То, что шансы на победу джихадистов или кавказского подполья минимальны, было бы хорошей новостью, если бы не два обстоятельства. Во-первых, идея Имарата Кавказ привлекает молодежь и провоцирует гражданскую войну на Северном Кавказе (давайте называть вещи своими именами), при этом никак не способствуя развитию гражданского общества, расширению гражданских свобод и общему прогрессу.

Во-вторых, альтернатива Имарату Кавказ – промосковский лоялизм - также не может рассматриваться как выход. Не только потому, что лоялизм является лицевой стороной той же медали (будучи более мягкой версией несвободы, нежели джихадизм, он, тем не менее, столь же агрессивно отрицает демократию), но и из-за более фундаментальных проблем.

Россия вплоть до конца 1990-х годов могла считаться по многим параметрам источником политических свобод для Северного Кавказа. Однако вместе с концом эпохи Ельцина, консолидацией политической элиты путинского призыва и последующим демонтажом институтов гражданского общества стало ясно, что Россия превратилась в тормоз на пути политического развития Северного Кавказа, как, впрочем, и других субъектов федерации. Отмена выборов глав регионов, ограничения гражданских свобод, изоляция региона от внешнего мира, экономическая стагнация – это только некоторые черты, сопутствующие лоялизму.

Более того, как это ни парадоксально, я допускаю, что и Северный Кавказ стал тормозом на пути развития России. Причиной такой трансформации, возможно, послужил эффект, прекрасно описанный социологом Дмитрием Фурманом в лекции «От Российской империи до распада СНГ». По его мнению, в отличие от европейских империй, которые чаще всего владели заморскими территориями и потому процессы, происходившие в метрополии, не влияли на колонии напрямую, демократизация такой континентальной империи, как Россия, не могла не затронуть ее колониальные окраины. В результате демократизации в 1980-90 годы Россия потеряла сначала территории союзных республик, после чего включился центробежный механизм отпадения национальных субъектов. Чечня – самый яркий пример. Ответом России на этот процесс и стало свертывание демократических реформ во избежание распада государства. Причем свертывать реформы пришлось не только на Северном Кавказе, но и в самой России.

Из схемы, нарисованной Дмитрием Фурманом, следует как минимум один оптимистический вывод. Не только демократизация Северного Кавказа зависит от демократизации России, но и наоборот. И это значит, что можно уйти от навязчивой дихотомии с нулевой суммой: или Северный Кавказ становится независимым, или Россия полностью подчиняет его своей воле, поскольку есть вариант мирного и конструктивного взаимодействия. Он открывает теоретически огромное поле как для плодотворного сотрудничества гражданского общества Северного Кавказа и России, так и для реализации местных демократических проектов.

Но что означал бы на практике «третий путь» - альтернатива лоялизму и джихадизму? Полагаю, что вариантов множество. К примеру, можно поставить ограниченные задачи, сфокусироваться на минимальном списке гражданских свобод, которые необходимо обеспечить, возможно, только одной из них – свободы слова. Существует единственный способ добиться свободы слова, а именно: упражняться в свободе слова. Предположим, что сегодня сепаратистские идеи – под флагами национализма или исламизма - не просто сохраняют актуальность, но количество их сторонников растет. Значит, следует добиваться возможности свободно обсуждать право народов на самоопределение. После того как на Северном Кавказе можно будет открыто выражать мнение о том, что республики региона имеют право на выход из состава Российской Федерации, неизбежно появятся не менее свободные и искренние оппоненты развода с Россией. Участие в публичном диалоге сторонников демократических реформ раздвинет границы дискурса, которым в данный момент безраздельно владеют лоялисты и джихадисты. Это должно уменьшить уровень насилия до приемлемого. Итогом такой дискуссии могло бы стать изменение сегодняшней парадигмы развития Северного Кавказа – от гражданской войны к уважительному диалогу граждан между собой и с государством.

Фотография взята с сайта "InfoZoom".

(P,M)