ССЫЛКИ

Миссия невыполнима

Сергей Глигашвили, специально для Prague Watchdog

Как порой тонок и непрочен слой либеральных представлений, которые разнесло шальными ветрами по всем советским закоулкам за последние два десятилетия. Национальная интеллигенция, чье право считать себя неотъемлемой частью европейской культуры уже давно не подвергается сомнению, вдруг обнаруживает склонность к артикулированию идей, тоталитарная природа которых ею даже не осознается. Она с восторгом первооткрывателя впадает в бред миссианизма (не путать с мессианизмом) и национализма, не предполагая, как далеко это уводит ее от искомой европейской идентичности. Статья Усама Байсаева "Мы – из прошлого" в силу своей бесшабашности, позволяющей выговорить обыкновенно утаиваемое как истину, - это своего рода макет разорванности, расщепленности национального сознания, блуждающего во мраке давно отвергнутых концепций.

Текст не нуждается в спектральном анализе и сложной реконструкции смыслов, это не серьезное исследование, а наспех слепленная, почти провокационная манифестация гегемонии одного узнаваемого этноса. Слова, которыми описана особая роль, великая миссия чеченцев, легко вычленяются: "хребет", "арбитр", "центр", "локомотив, способный оттащить от России если не весь Кавказ, то хотя бы какую-то его часть". Здесь ключевое понятие – "центр". Понятно, что речь идет не о географически срединной точке, а о духовном центре, из которого проистекает безграничное свободолюбие. Именно это свойство формирует, по мнению автора, истинный облик кавказца. Характерно, что в тексте связанная пара слов "горцы - свободолюбие" появляется без определения, привязывающего ее к какому-то конкретному этносу. Кто имеется в виду, понятно и без уточнений.

Однако чеченцы не только поднимают народы на борьбу с "угрозой с Севера" (в этой формулировке явно присутствует тень Самюэля Хантингтона), сверх этого они наделены даром понимания и принятия наднациональных смыслов ислама. Способ, которым Усам Байсаев пытается завершить извечный конфликт национального и универсального, не кажется ни корректным, ни остроумным. Он просто заявляет о двуипостасности чеченского космоса, который вместил в себя две одинаково для него органичные сущности – религиозную и национальную. При этом никаких попыток оценить очевидное качество их взаимного отрицания автор не предпринимал, поскольку таковое действие опрокинуло бы всю его легкомысленную конструкцию. Вряд ли кому-нибудь придет в голову опровергнуть тот факт, что как раз мусульманский проект постоянно вел борьбу с родоплеменным, этническим, а впоследствии и национальным укладом жизни чеченцев и каждый раз неизбежно проигрывал. Так было с Ушурмой, шейхом Мансуром, Северокавказским Эмиратом. В сегодняшнем смертельном противоборстве точка еще не поставлена.

Статья порождает множество вопросов, остающихся без ответа. Вопиющее несоответствие декларированного свободолюбия сегодняшнему укладу жизни чеченцев – главный из них. Однако это противоречие не вызывает у обывательского сознания никакой болезненной реакции – униженное положение чеченского народа, говорит в других своих статьях Усам Байсаев, не есть добровольно принятая на себя ноша, доля или даже кара – это исключительная вина и ответственность России. Она и только она заселила чеченское жизненное пространство демонами рабства, презирающими историческую цель, к которой через века, увлекая за собой целые народы, движется великий чеченский дух.

Обыватель с трудом способен осознать ту простую истину, что, давая такое объяснение, он просто лишает свой народ исторической субъектности, превращает его в игрушку чуждой, враждебной воли, которая роковым образом меняет замысел Всевышнего о судьбе чеченцев. Конечно, исторический хронотоп последних двух десятилетий слишком мал, чтобы делать окончательные выводы, но кое-что мы можем предположить. Независимость, которая в статье выступает как синоним свободы, - все же категория, описывающая временные, исторические формы общественной жизни. Это лишь политическая оболочка, зыбкое переходное состояние, позволяющее решить задачу строительства нации-государства. Это отрезок длинной и совсем не столбовой дороги, которая еще неизвестно, выведет народ куда-нибудь или нет. В это же самое время свобода - фундаментальное свойство человеческого и национального существования, не достигаемое элементарным действием отсоединения от кого-либо или чего-либо.

Опыт независимости у чеченцев не был сопряжен с поиском и обретением свободы - так же, как и в России, но только с удвоенной энергией, отвоеванное у империи (в одном случае у советской, в другом - у российской) пространство стали одновременно осваивать агенты хаоса и закрепощения. Чеченцы и в этой ситуации прибегают к проверенному приему, перекладывая ответственность за несостоявшуюся судьбу на другого. Они не устают убеждать себя, что провал неоднократных попыток основать собственную государственность – целиком и полностью вина России. Слабый аргумент.

Враждебность России устремлениям молодого чеченского государства – величина не просто угадываемая, а просчитываемая с высокой точностью. Если противодействие чеченскому суверенитету не было заложено в проектную документацию его родоначальниками, значит, речь идет о попытке с негодными средствами, безответственной и обреченной на провал мальчишеской выходке, джигитовке, жертвой которой стали десятки тысяч жизней. История глуха к жалобам народов, не сумевшим пробиться к себе и овладеть своим персональным временем. Кто бы их ни уничтожил или ассимилировал, историческая ответственность все равно возлагается на сами народы, а не внешние силы.

Но вернемся к миссианизму. В статье нет ни единого слова о генезисе чеченского свободолюбия, оно присутствует здесь как генетическая аксиома - неотменяемое качество крови, дарованное чеченцам Всевышним. Это чистой воды национализм самого дурного и примитивного свойства, настаивающий на превосходстве и исключительности одного этноса, полагающий за такой языческой субстанцией как кровь значение божественного императива. Обожествление национального приводит к нацизму и вступает в вопиющее противоречие с монотеистической моделью мироздания.

Время расщепляет единство этноса. В попытке закрепить распадающуюся общность народа национальное сознание вновь и вновь пробует оживить безнадежно устаревшие традиционные формы жизни, извлечь из них животворную силу.

На самом деле автор текста едва ли осознает, что его мысль дрейфует в узком направлении, заданном всем ходом сегодняшних событий. Национализм – не искусственный бренд, навязанный кадыровской Чечне, а востребованная идеология, принятая тысячами и тысячами людей как сакральный смысл их существования. В этих обстоятельствах смыслы, растворенные в воздухе, оказывают на фонозависимого индивида разрушающее воздействие. Усам Байсаев, думаю, способен оценить, как его интеллигентски-либеральный, "мягкий" вариант национальной идеи коррелирует с кадыровским "народным": тот же гегемонизм как форма агрессивного движения вовне, только у Кадырова место вооруженной борьбы за свободу, в которую следует вовлечь соседей, занимает образ идеальной системы подавления, на которую должны равняться северокавказские регионы. И миссионизм в трактовке сегодняшнего правителя Чечни всего лишь изменил политическое содержание: целеполагание региона, стягиваемое Чечней в единый волевой импульс, постулируется теперь не в независимости, а в сближении с российским государством.

Но и кадыровская доктрина лишь наследует затухающему, находящемуся в стадии дегенерации русскому миссианизму. Если мыслители, начиная с Хомякова и Аксакова, обосновывали превосходство русского этноса или русской национальной идеи имманетными свойствами нестяжательства, иррациональности, укорененности в небесном и небрежения земными благами, то сегодняшний выродившийся правящий класс рассуждает о "третьем пути", маркируя убогий политический макет "суверенной демократии" как сакральный образ особости, русскости.

У меня есть предложение для националистов - русских и чеченских. Почему бы им не вырастить свою национальную идею, свой миссианизм из данного каждому человеку дара самоограничения. Современный мыслитель Вадим Цымбурский считал, что необходимо заменить идею "всечеловечности" России локальным концептом "острова", скрывающегося и сокрытого града Китежа. Я бы развил этот образ до сознательно ограничиваемого пространства, которое, понимая, сколь опасно для внешнего мира соприкосновение с ним, находит в себе силы остановить свое движение вовне. До тех пор, пока не обретет зрелости разума и нравственной вменяемости.

Иллюстрация взята с сайта berl-lazar.livejournal.com.

(P,M)